«Все, что мы назовем танцем, танцем и является» -- вот давний уже девиз европейского танцсообщества. Собственно говоря, в нашем двигающемся искусстве, всегда запаздывающем в развитии по сравнению с искусствами неподвижными, происходит ровно то, что в изо случилось почти сто лет назад, когда интересующийся народ сцепился в спорах на тему, можно ли назвать художником Марселя Дюшана. С тех пор многие привыкли и к художникам, кусающимся на улицах, и к сотворяющим свои произведения из мусора, и просто к вбивающим в стену гвозди. С танцем все не так -- у большинства наших сограждан понятие «современный танец» ассоциируется с эстрадой, потому как современный танец -- это все, что приплясывает, но не классический балет. И это представление существует в головах не только менеджеров, дальнобойщиков и политиков, которых раз в год или раз в два года выводят в театр жены и подруги. Коллега из другой газеты, специализирующийся на классической музыке, умница и образованнейший человек, когда у нас случайно зашла речь про вполне замечательный танцспектакль, горестно сказал мне: «Ну какой же это танец? Они же все время пол-за-ют». И на лице его была мука.

А агентство театров «Цех» все устраивает каждый год фестивали современного танца. А французский культурный центр периодически привозит в Россию современные труппы. В этом году аж шесть хореографов привезли с их работами, заняли всю первую неделю фестиваля «Цех». И все надеются, что придет-настанет времечко (приди, приди, желанное), когда народ как-то примет мысль, что танец -- это и когда ползают. Или летают на лонжах. Или даже разговаривают. Жонглируют. Поют. Да все что угодно делают, сотворяя спектакль и называя его танцем. И не бывает танца «неправильного», бывает интересный и неинтересный, и все.

Насколько широки границы понятия, французская неделя и должна была продемонстрировать. Ползали ли на ней? Ползали. Анн-Эммануэль Деру в маленьком монологе Gwiazda, сочиненном Тома Лебреном, мучительно перекатывалась на полу, выгибалась, сжималась в комок, раздвигалась почти в шпагат, снова судорожно съеживалась... В фонограмме звучала польская песня (потому и название на польском, в переводе -- «Звезда»), и речь шла о прощании с тем, кто ушел навсегда (на звездах обитают души любимых). И рука танцовщицы тянулась вверх безнадежно и упорно, и взгляд стремился тоже ввысь, передвигался в поиске, отчаиваясь найти лично героине посланный утешающий знак. Танец ли это? Безусловно. И какой!

Седрик Андрие в спектакле, названном в его честь, не ползал. Но и двигался не слишком много -- гораздо больше говорил. Хореограф Жером Бель соединил рассказы 33-летнего танцовщика об учебе, карьере, передвижениях по свету с фрагментами из сочинений тех хореографов, в спектаклях которых танцовщик выступал. В результате получился танцевальный аналог представлений Евгения Гришковца -- с этакой театрализованной исповедальностью. С выяснением, что работы в труппе великого хореографа (а Андрие восемь лет прослужил в Нью-Йорке у Мерса Каннингема) категорически недостаточно для счастья; что человек без выраженных данных для танца, но добившийся танцевальной карьеры, переживает ежедневный ад, глядя на себя в зеркало и дергаясь в ожидании того, как его работу оценит хореограф и публика (ну, об этом можно было догадаться и без спектакля). С обескураживающим признанием, что лучшим хореографом для такого танцовщика оказывается тот, кто не ставит виртуозных танцев, а просто разрешает артистам выстроиться на сцене и, ничего не делая, смотреть в зал (следует рассказ об именно таком спектакле Жерома Беля, сделанном в Лионской опере). Но и с честным признанием: абсолютная свобода в понимании того, что такое танец, подвергается испытанию, когда зрители неожиданно выходят на сцену и начинают двигаться вместо артистов. А бездельничающие артисты не понимают, то ли это хорошо, то ли плохо -- завели ли они зрителей на самостоятельное творчество или те просто танцуют в знак протеста -- мол, вы ничего не делаете, так мы сами потанцуем.

Свобода иногда оборачивается и прямой агрессией в адрес зрителей, как это было на спектакле Мариам Гурфинк Marine. Танцовщица (она же хореограф) в течение получаса устраивала публике жуть кромешную -- два поставленных на сцене динамика, в начале спектакле тихо шелестевшие, быстренько разогнались и начали выдавать технический шум, мощность которого была такова, что никто бы не заметил, если бы рядом стал взлетать самолет. Это не была техническая неисправность, эта адская долбежка по ушам была придумана специально. Меж этих двух динамиков сверхмедленно выгибалась артистка; вероятно, публика должна была медитировать вместе с ней. Но пожалевший себя народ начал сбегать из зала сначала поодиночке, а затем группами -- и, кажется, сочинительницу это обидело, во всяком случае в финале на вежливые аплодисменты оставшихся она не отреагировала и на поклоны не вышла. Особенно, правда, никто и не настаивал, ведь если артист свободен в самовыражении, то зритель безусловно свободен в его оценке.

В грядущие выходные «Цех» продолжится российской программой -- в «Актовом зале» появятся небольшие одноактовки, в Центре имени Мейерхольда более масштабные сочинения. Одно можно гарантировать -- эстрады в программе не будет. Будет современный танец. Желающие могут познакомиться.