В Студии театрального искусства поставили чеховскую повесть «Три года» -- ту самую, по которой снят многим запомнившийся советский фильм со Станиславом Любшиным в главной роли. В театре такого Чехова почти не ставят -- это его пьесы измусолены трактовками, так, что за ними уже совсем потерялся первоначальный текст, а вот чеховская медленная проза, полная тоски, терпения и негромкой безнадежности, считается несценичной. Но Женовачу, всегда более склонному к спектаклям-чтениям, именно этого и надо, чем дальше, тем больше он уводит свои постановки от прямого сценического действия, делая их сюжетом «действия души», то, что принято называть «нравственными поисками». А «Три года» -- история о сыне богатого купца Алексее Лаптеве, интеллигентном, тонком, совестливом человеке, вырвавшемся из своего круга, но томящегося от бессилия и неприкаянного без дела и любви, -- именно такой сюжет.

Лаптева играет Алексей Вертков -- один из лучших актеров студии, часто в этой молодой труппе выходящий в «возрастных» ролях, вроде капитана Снегирева из «Мальчиков» или Маргаритова из «Поздней любви». Герой на десять лет старше двадцатисемилетного актера, но дело, конечно, не в возрасте, а в том, что это роль по-настоящему взрослая: умный, постоянно рефлексирующий Лаптев измучен воспоминаниями о безрадостном, полном страха и унижений детстве, страдает от нелюбви к отцу и отсутствия близости с душевно больным братом, от невозможности помочь умирающей сестре. И от неразделенной, ревнивой, изматывающей любви к молодой жене Юлии. Вертков играет негромко и тревожно, на премьере он как будто бы только намечает роль, еще не захватывая ею зал, но уже вызывая в публике сочувствие и беспокойство. И уже видно, какой в эту роль заложен объем, какое пространство для роста, и нет сомнений, что на «Три года» нужно снова прийти где-нибудь в середине или даже конце следующего сезона -- вот тогда мы увидим его по-настоящему.

Вот эти возможности постепенного прорастания и развития, которые Женовач всегда закладывает в свои спектакли, -- одна из главных и редких особенностей Студии театрального искусства. Премьерные зрители могут никогда и не узнать, что за спектакль они увидели, поскольку потом он станет совсем другим, много лучше. Совсем недавно это качество очень наглядно проявилось в спектакле СТИ по Диккенсу, на премьере весьма прохладно принятом критикой, но через год вызвавшем единодушное восхищение жюри «Золотой маски». «Три года» явно тоже сделаны на вырост, хотя уже сейчас видно, какие актеры тут держат главные центры напряжения: Ольга Калашникова, играющая прелестную Юлию открытой, звонкой, импульсивной; Мария Шашлова в роли бывшей любовницы героя Полины, истерической и гордой эмансипе; Анна Рудь -- простоватая и измученная болезнью сестра героя Нина.

В этой постановке, когда рассказываешь о персонажах спектакля, как-то сразу хочется указать их место, будто на картине: Нина справа внизу, Полина справа наверху, отец Лаптева, которого играет Сергей Качанов, -- слева наверху и так далее. Дело в том, что спектакль очень статичен, и его облик, сочиненный Александром Боровским, пока самое неясное во всей постановке. На сцене стоит эффектная многоэтажная установка, собранная из железных пружинных кроватей. Персонажи на протяжении всего спектакля лежат на кроватях в белом нижнем белье, дожидаясь, пока о них пойдет речь, и лишь тогда приподымаясь или вскакивая. Понятно, что сами по себе кровати с их высокими шишковатыми спинками, гремучими сетками, на которых так весело прыгать, и ярусами, имеют множество дополнительных метафорических смыслов. Это и дома, и заборы в провинциальном городе, и пригорки с канавами, в которых соскальзывают ноги, и тряская повозка, и высокая мансарда, и тесная комната в нижнем этаже, и многое другое. Но бог с ними, с дополнительными смыслами, для них можно было и просто многоэтажную конструкцию построить, почему именно кровати? Почему все лежат и только главный герой, поверх белого одетый в классическое чеховское черное пальто и шляпу, лазает по «кроватным» этажам?

В самом начале герой говорит, что хотел бы устроить в Москве ночлежку, и тогда думаешь, может, это и есть приют для бездомных? Нет, не похоже. Может, эти кровати -- знак того, что никто ничего не делает? Да нет, вроде об этом тоже речи нет. Объяснений можно придумать много, на это любой театральный критик мастер, но они будут умозрительными до тех пор, пока сам спектакль не сделает очевидным для публики смысл метафоры художника. Произойдет ли это через год, предсказать не возьмусь.

А остальное изменится наверняка. Пока тут немало предсказуемого: вот, например, молодые друзья Лаптева у себя на верхнем этаже звонко спорят и мутузят друг друга совсем как в спектакле «Мальчики», и чувствуется, что этим шалунам чеховская проза, где так много говорится о бесцельности жизни, пока великовата. Но Женовач ведь потому и ставит для своих учеников спектакли на вырост, что не только хочет, чтобы они актерски росли и набирали мастерства, но и продолжает с института педагогическую линию. Он дает им возможность, живя трудным текстом, повзрослеть. Ведь его «Три года» в противоположность старому фильму, не сулят никакой надежды, и для перегоревшего Лаптева запоздало проснувшаяся любовь жены ничего не изменит. Он, так же, как и его потухший друг Ярцев (Григорий Служитель), Полина, старик отец, больной брат, да и все вокруг -- люди без будущего. Для веселых, витальных двадцатилетних сыграть эту безнадежную историю -- задача надолго.