Последним в программе Эдинбургского фестиваля стал спектакль израильской Batsheva dance company Deca dance-2008. То есть вчера еще над городом был огромный фейерверк, официальное закрытие феста, но спектакли закончились на день раньше. И «Батшева», один из лучших в мире театров современного танца (в пятерку точно входит), удостоился чести завершать программу.

Но вдохновение постановщика, как известно, не всегда слушается расписания заранее подписанных контрактов, даже очень лестных. Худрук «Батшевы» Охад Нахарин не сделал нового спектакля в этот год; и в Эдинбурге театр показал программу, собранную из отрывков спектаклей, сочиненных в последние пятнадцать лет. Фрагменты танцев разных лет сложились неровно, на стыках порой возникало чувство неперекинутого через время мостика, разрыва. Не единый спектакль, но концерт-панорама, концерт -- «творческий отчет». С другой стороны, если в жизни художника были резкие творческие сломы, разве обязан он их маскировать ради гармоничного течения спектакля? Нахарин просто предъявляет хронику -- хронику своей жизни и жизни своего театра; имеет право.

В этой хронике не рвется, идет сквозь все времена одна тема -- тема сотрудничества. Хореограф из страны, живущей в режиме то войны, переходящей в переговоры, то переговоров, переходящих в войну, сосредоточен на теме взаимопонимания, взаимочувствования людей. В репетиционном классе он убирает зеркала, чтобы танцовщики смотрели друг в друга, как в зеркало, отражали друг друга и существовали в режиме предельной внимательности. Надо сказать, что на этой стезе он достиг выдающихся успехов: вряд ли можно представить себе более согласованный, более чуткий друг к другу ансамбль, чем в «Батшеве». Артисты откликаются не только на жест другого, но на крохотный намек, на самое начало жеста, и в результате общее движение ансамбля становится мощным движением морской волны. То спокойной -- и тогда зал замирает, почти перестает дышать, боясь упустить хоть секундную фазу движения, а ансамбль переливается, каждая фигура смещается лишь чуть-чуть, масса колышется и плещет кончиками пальцев. То грозовой -- и сидящие на поставленных в полукруг стульях артисты по очереди меняют позу чрезвычайно резко: то вскидываются со стульев вверх, то рушатся вниз с такой точностью, будто крайнего щелкнули, как костяшку домино, а он передал движение остальным.

Это вот идеальное взаимодействие -- самая сильная сторона ансамбля, и хорошо понимая это, Нахарин собирает в спектакль в основном массовые сцены. Естественно, что наибольший успех имеет кусок из «Анафазы» (спектакль привозили и в Москву четыре года назад), тот самый, когда танцовщики спускаются в зал и вытаскивают на сцену зрительниц. Не «подсадку» -- самых обычных дам и девиц, кто умеет танцевать, а кто не очень, и заставляют их участвовать в шоу. Вспоминая московскую гастроль театра, я могу сравнить степень свободы наших зрительниц и зрительниц эдинбургских; результат получается занятным. У нас молоденькие девчонки и женщины средних лет страшно «зажимались», стараясь спрятаться за партнеров (хотя куда уж там спрячешься), и лишь леди, перешагнувшие в седьмой десяток, «отрывались» отчаянно. В Эдинбурге все было более классично: почтенные дамы старались не выходить к центру сцены, изо всех сил помня о приличиях, остальные танцевали свободно, не задумываясь о том, что это сцена, а не танцпол.

Кроме «Анафазы» Нахарин напомнил о том, что ставил равелевское «Болеро» (две девушки втекали в медленный ритм абсолютной синхронностью движений; когда же движения рассинхронизировались -- стала исчезать гармония и в музыке, звук стал таким, будто засбоило воспроизводящее устройство, мелодия превратилась в неприятный визг); «Три» -- на музыку «Гольдберг-вариаций» Баха, где классическая музыка запросто скрещена с Брайаном Ино, а танцовщики играют в гангстерскую Америку 20-х годов; «Телофазу», привычно для Нахарина раскладывающую движения на составные части. И в каждой из работ -- и в трагическом «Болеро», рассказывающем, собственно говоря, о конце мира (потому как о конце музыки), и в «Трех», что рядом с этим «Болеро» смотрится беззаботным попугаем, -- труппа работала блестяще. И в конце концов разве важно, чтобы на фестивале уж непременно была премьера? Нахарин предъявил главное свое произведение -- свою труппу (пусть созданную не им, но лишь при нем достигшую такого класса). И произведение это, безусловно, останется в истории танца.