Сегодня исполняется ровно десять лет с того дня, как в голландском городке Маастрихт был подписан договор о преобразовании европейских сообществ в новое международное объединение -- Европейский Союз. Формальное решение об этом было принято в начале декабря 1991-го и по времени совпало с последними днями другого союза -- Советского -- и возникновением Российской Федерации как самостоятельного международного игрока. Так что Россия и ЕС фактически ровесники. 7 февраля 1992 года стало поворотным пунктом в истории Старого Света, договор поставил перед континентом грандиозные, казавшиеся многим почти утопическими задачи. Хотя такая, например, цель, как единая европейская валюта, была записана уже в Маастрихтском соглашении, всерьез представить себе тогда исчезновение марок, франков и гульденов было почти невозможно. И тем не менее, несмотря на многочисленные сложности и препоны, Единая Европа вот уже десятилетие выполняет то, что было намечено в крошечном местечке на реке Маас.

Свои отношения новая Россия и новая Европа должны были выстраивать с нуля, если не сказать с минуса, ведь они были отягощены грузом наследия «холодной войны». Стоит ли к тому же говорить, что у обеих сторон хватало в тот период гораздо более важных забот, нежели изучение всех особенностей и повадок друг друга. Евросоюз был занят бесконечным (и в общем продуктивным) процессом ревизии своей законодательной базы и подготовкой ее к неизбежно грядущему расширению на восток. У России, а точнее у ее руководства, на фоне политических и экономических неурядиц внутри страны руки доходили разве что до проблем действительно глобального характера и в основном военно-политических.

Наиболее важной характеристикой российской политики по отношению к ЕС за прошедшие годы было отсутствие цельной, сбалансированной и последовательной стратегии и тактики. Можно возразить, что тем же самым отличались и другие важные направления, отношения, например, с США были не менее запутанны и противоречивы. Все это так, но европейский случай осложняется тем, что именно здесь Россия имеет дело со сложным организмом, в котором межгосударственные отношения сочетаются с целым комплексом надгосударственных обязательств. После маастрихтского прорыва даже наиболее амбициозные державы Западной Европы физически не могут позволить себе сколько-нибудь далеко отойти от генеральной линии, выработанной при их же участии в Брюсселе.

Вышедшие из шинели брежневской геостратегии, наши дипломатия и академическая наука оказались не в состоянии понять масштабы и содержание качественных изменений, произошедших в сообществе стран Запада. Отсюда и пошли два важнейших заблуждения, преследовавших европейскую политику России в 90-е. Во-первых, надежда на то, что исчезновение «большой угрозы» в лице Советов сделает возможным раскол между США и их союзниками по НАТО, и, во-вторых, исключительно страновой подход во взаимоотношениях с самими европейцами.


Многополярная экспедиция

«Самостоятельная Европа» очень удачно вписывалась в концепцию многополярного мира, которой была одержима российская внешняя политика все минувшее десятилетие. Согласно этой идее процесс формирования Единой Европы неминуемо должен привести к пересмотру ее отношений с США, и в том случае если Европейский Союз по факту становится «великой державой», то и интриговать на международной арене он должен соответственно. Определенная доля ответственности за это опасное заблуждение лежит и на европейской внешнеполитической элите. Это ее представители неоднократно и довольно цинично наводили Москву на мысль, что в евроатлантических отношениях не все обстоит гладко и Россия может рассчитывать на самостоятельную позицию ЕС в случае очередного диспута с США. Вместе с тем все важные решения европейцы принимали в полном соответствии с принципами трансатлантической солидарности, что было наглядно продемонстрировано Москве в ходе бомбовых ударов по Ираку в декабре 1998-го и особенно во время операции НАТО против Югославии весной 1999 года.

Не менее сложным для России оказался и процесс установления отношений с Европейским Союзом как организацией. Даже после Маастрихта ЕС воспринимался в Москве лишь как инструмент координации экономической политики стран Западной Европы, а другими словами -- общего рынка образца 60--70-х годов. Внешняя политика России во многом строилась на принципе личных связей, которые должны были компенсировать экономическую слабость государства и некомпетентность его дипломатического ведомства. Главная ставка регулярно делалась на непосредственное общение российского лидера с главами важнейших стран ЕС. При этом европейские визави Бориса Ельцина, не возражавшие против того, чтобы в Москве их называли «другом Гельмутом» или «другом Франсуа», всегда принимали во внимание свои обязательства и ограничители в рамках ЕС, чего российская сторона часто попросту не знала.


НАТО и долги в одном флаконе

Конечно, на способность Москвы к осознанному диалогу с ЕС как единым партнером отрицательно влияла сложная природа самой европейской интеграции. Регулярная смена страны-председателя, запутанная европейская бюрократия, непонятное зачастую распределение обязанностей между различными институтами и сложная правовая база их деятельности требовали от российского внешнеполитического истеблишмента усилий, на которые у него зачастую не было ни времени, ни желания, ни необходимых знаний.

Вместо того чтобы углубиться в суть европейской интеграции, процесса поистине исторического и беспрецедентно важного для всего Старого Света, Москва пыталась извлечь политические и экономические дивиденды из кризиса вокруг бывшей Югославии и противостоять вступлению стран Центральной и Восточной Европы в Североатлантический альянс. В результате проблемы долгов и инвестиций смешивались в российско-европейских отношениях с расширением НАТО на восток, а громкие инициативы на высшем уровне никогда не получали практического воплощения. Ничего хорошего от такого положения дел ждать не приходилось, и к концу 90-х отношения Россия--ЕС находились в состоянии полного ступора.


Не хочу все знать

Содержательные сдвиги произошли только после саммита ЕС в Ницце в декабре 2000 года. Там было принято окончательное решение о расширении ЕС, после которого Россия должна стать его непосредственным соседом на востоке. Параллельно стали более актуальными вопросы российского долга странам Парижского клуба кредиторов, львиная доля которого приходится на Германию, а также обеспечения «расширенной Европы» природными энергоресурсами.

Под влиянием этих объективных факторов правозащитная патетика в духе Совета Европы была мягко отложена в сторону, и лидеры стран ЕС принялись налаживать диалог с президентом Владимиром Путиным. Новый лидер и сам с интересом смотрел на Старый Свет, поскольку начатая Путиным ревизия российской внутри- и внешнеполитической повестки дня коснулась и отношений с объединенной Европой. Вслед за заявлениями на высшем политическом уровне тема «европейского выбора» стала в среде российской внешне- и околополитической элиты наиболее популярной. Но реальное положение дел заставляет признать: несмотря на весь проевропейский ажиотаж последних месяцев, россияне по-прежнему знают о Европе немногим больше, чем на заре 90-х. Это незнание порождает искаженные представления о целях и логике действий ЕС, с одной стороны, и неоправданные надежды, связанные с Европой, -- с другой. В результате спектр оценок того, какие перспективы ожидают российско-европейские отношения, варьируется от неоправданного оптимизма ряда экзальтированных парламентариев (речь идет чуть ли не о вступлении России в ЕС) до описания мрачных картин грядущей изоляции нашего отечества на задворках Европы, где его будут неспешно осваивать орды пришельцев из Китая, Центральной Азии и Кавказа. Сам же ЕС для российской элиты по-прежнему нечто вроде «черного ящика»: вежливые улыбки вдруг сменяются шокирующе жесткими решениями. Единая Европа для абсолютного большинства россиян остается своеобразной Terra incognita -- почти неведомым политическим, правовым и культурным пространством.


Цель – ничто, движения – движение -- все

Но помимо обозначенных выше недостатков европейской политики России всегда существовала и существует третья, пожалуй самая важная, проблема. Российско-европейские отношения никогда не ставили в качестве стратегической цели интеграцию России в Европейский Союз. Говорить о такой интеграции не позволяют колоссальные размеры России, протяженность и нестабильность ее юго-восточных границ, а также состояние экономики и общественных отношений, полное реформирование которых «под евростандарт» маловероятно даже в долгосрочной перспективе.

То, что Россия будет исключена из процесса европейской интеграции, не вызывает сомнений. Более того, в ЕС хватает желающих мягко изолировать нашу страну, сведя по возможности к минимуму связанные с этим риски. Вместе с тем, в отличие от стран Ближнего Востока, Северной Африки и даже Турции, Россия (как и Украина с Белоруссией) не может быть отделена от Европы на основании базовых цивилизационных отличий. Поэтому будущее взаимоотношений определяется двумя факторами. С одной стороны, это цивилизационная и географическая близость России и Европы. С другой -- невозможность включения России в формальные институты ЕС. Первое диктует необходимость широкого гуманитарного и экономического сотрудничества, а второе устанавливает ограничители, которые уравнивают Россию с другими странами «не-Европы». Все это формирует контекст «прямого соседства» России и ЕС -- содержание отношений на ближайшие десятилетия.

Скорее всего стратегический курс Евросоюза по отношению к России будет в общих чертах основан на двух принципах. Во-первых, Брюссель и европейские лидеры продолжат общеполитический диалог с Москвой. Несмотря на многочисленные претензии к российскому руководству, регулярные встречи на саммитах и межправительственных конференциях необходимы ЕС, чтобы сохранить благодушное отношение России к процессу расширения ЕС и параллельно решать вопросы, с ним связанные. Например, по Калининграду. Во-вторых, Европейский Союз будет уделять все большее внимание сближению с отдельными регионами России. Это позволит сформировать механизмы предотвращения и урегулирования кризисных ситуаций на местах и создать базу для будущего объединения экономического пространства. Другими словами, Европейский Союз и его ведущие страны-участницы готовы разговаривать с Россией только с позиций решения собственных проблем.

Но нельзя забывать и о том, что в основе процесса самой европейской интеграции лежала голая функциональность, которая не всегда предполагает определение стратегических целей в качестве непременного условия движения вперед. И здесь Россия находится даже в более комфортных условиях по сравнению со странами-кандидатами из Центральной и Восточной Европы. Отсутствие жесткого графика «исправления» дает России неплохой шанс вписаться в Европу в широком смысле этого понятия без единовременной ломки внутри- и внешнеполитических привычек и даже незаметно для своей ранимой внешнеполитической элиты и общественного мнения.