Тему охоты и охотничьих трофеев можно толковать по-разному. Начиная со Средних веков натюрморты с битой дичью, ружья с перламутровыми накладками и гротескными масками в замках, оленьи рога над камином в готической зале имели смысл почти магический. Это была метафора власти монарха, вельможи, князя или ландграфа над своей вселенной-страной-землей-феодом. И не только. Это была хвала Господу за щедрые земные дары его, синоним цепи Бытия, в которой самая мелкая пигалица и самый дюжий буйвол участвуют в мистерии во славу Бога. Смотри, вкушай. Обоняй и осязай. Дивись!

Представить себе охоту как барочный рог изобилия можно, посетив замок Вильгельмсхее в Касселе. Известные меценаты и коллекционеры, влюбленные в античность и Италию ландграфы земли Гессен знали в охоте толк. Чтобы в этом убедиться, следует обойти колоссальный парк с романтическими лесами, озерами, святилищами из мшистых валунов, оценить коллекцию фамильного оружия в неоготическом Левенбурге, пройтись, наконец, по залам картинной галереи замка. Какие натюрморты! Какая снедь! Тут тебе прилегшие среди куропаток, винограда и кальмаров зайцы Франса Снейдерса, тут тебе и птичьи ассамблеи Мельхиора де Хондекутера. Чудом кассельской коллекции является семиметровое панно Иоханна Мельхиора Рооса «Менажерея ландграфа Карла». Это такой Ноев ковчег или звериная кунсткамера, где по спине белого медведя прыгает мартышка, а у лап льва шевелятся дикобразы. Иконография этой композиции восходит к сюжетам нидерландской школы «Адам и Ева в раю», «Орфей среди зверей». Данная связь понятна: по воле Бога природа раскрывает нам свои богатства с великой, райской щедростью. Но вот вам парадокс: рай кончился тогда, когда, собственно, началась охота.

Некоторые раритеты из кассельской коллекции приехали сейчас в Москву, чтобы поучаствовать в выставке «Придворная охота». Она открылась в Историческом музее в минувшую пятницу. (Спонсоры -- «Газпром» и немецкая компания «Винтерсхалл АГ».) В обитых зеленым сукном залах ГИМ кассельские экспонаты выглядят как импозантные заморские гости на тоскливом официальном правительственном приеме. Авторы выставки с прямо-таки патологическим усердием выпарили из атмосферы все флюиды гедонизма и радости. Охота для них не витальная энергия барочной плоти, а, используя лексикон юного биолога, «воскресная школа таксидермиста». В казенных витринах стоят казенные чучела с казенными этикетками. Орлы, волки, борзые собаки... Их привезли из Дарвиновского музея -- одного из главных участников «охотничьего проекта». Между безнадежно правильными рядами висящих на стене оленьих рогов безнадежно тоскливы парадные портреты русских императоров -- охотников. И везде зеленое сукно. Номенклатурная репрезентация темы губит даже отдельные отличные предметы из прекрасных коллекций Кремля, Третьяковки, ГМИИ, Эрмитажа, Царского Села, Павловска, того же Касселя и того же ГИМ.

Пример. Ландграф Карл Кассельский на картине художника второй половины XVII века Омагиуса изображен в драгоценной архитектурной раме с соколом в руке. Стиль напоминает парсуну (отчасти икону -- отчасти портрет) времен Петра I. Ну вот же вам, господа, подсказка композиции всей выставки: охота -- между ритуалом и карнавалом, аналог Всешутейшего собора Петра Великого. Господа дизайнеры вычитали из этого портрета другое: композицию «птичка в рамочке». Уставили зал чучелами ловчих птиц, сидящих в древних пустых рамах. Если бы не неотрефлектированная глупость подобной дизайнерской затеи, можно было усмотреть в ней изощренную деструкцию: уравнение ценности творений художника и чучельника, свободного искусства и подневольного ремесла.

В сложившейся экспозиции само понятие «охота» наполняется каким-то жутковатым поп-артистским смыслом: трофеем и муляжом становится жизнь как таковая. Ее стерилизовали, продезинфицировали, запаяли в витрину и поставили чучелом в зале. Взглянешь -- и кровь стынет в жилах: холод ледяной.