«Они постепенно, атом за атомом, материализовались в точке пересечения дорог и, похоже, что, несмотря на воскрешение, все еще несли на себе шлейф отвратности бытия, ибо их ужасное похмелье ощущалось даже здесь, у ларька. Пухлая морда Хенинена горела огнем...»

Так двое героев «Романа с пивом» Микко Римминена на первых страницах встречаются с третьим, чтобы следующие триста страниц посвятить однодневному алкогольному трипу по Хельсинки. День такой же, как предыдущий и следующий в жизни этих оболтусов неопределенно-молодого возраста без определенных занятий.

Роман вышел в Финляндии шесть лет назад, стал на родине культовым и уже переведен на десяток языков. И у нас (издательство «Текст» только что выпустило его в виртуозном переводе Анны Сидоровой) -- в стране, где культовыми давно стали Веничка Ерофеев с его бессмертной «Слезой комсомолки», Довлатов, Алешковский и прочие авторы, живописавшие пьяный Русский Мир, -- «Роман с пивом» вполне может рассчитывать на читательский успех.

Сам Микко -- 35-летний увалень с рабоче-крестьянским лицом и, разумеется, пивным животом, по наружности которого не заподозришь, что это известный финский поэт. Зато поэта сразу опознаешь в тексте романа. В Петербурге с Микко РИММИНЕНОМ встретился Дмитрий ЦИЛИКИН.

-- Люди, пьющие так много, как ваши герои, обычно не читают книг. Значит ли это, что популярность романа обусловлена открытием не известных читателям пластов социальной реальности?

-- Возможно, для кого-то эта книга действительно стала открытием, он получил новое представление о том, что происходит в окружающей действительности. Однако я бы не сказал, что главные герои романа совсем не читают книг -- все-таки в их речи есть элементы литературного языка.

-- В этом они похожи на дзэнских алкоголиков Владимира Шинкарева и вообще на спившихся интеллигентов, ведущих свою родословную в русской литературе еще от Мармеладова. Их речь, состоящая из междометий, мата и почти что мычания, вдруг скользит в совершенно другие регистры: «я предлагаю оставить это бренное жилище, чтобы несколько взбодриться», «нет никаких релевантных доказательств, такова уж дискреция, и вообще, конечно, нет никакого смысла спекулировать секундарными аргументами». Кто они все-таки такие?

-- Да, порой они говорят даже немного устаревшим языком литературы прошлого века. Но поскольку это роман одного дня, наверное, не стоит пытаться проникнуть в их прошлое, выведать, кто же они и откуда пришли. Поскольку действия не очень много, мне кажется, моменты, о которых не рассказывается, как раз и создают напряжение. Хотя были читатели, которые предположили, что мои герои -- это вечные студенты, которые учились-учились, но так до конца и не выучились.

-- Ограничив действие одним днем, вы подражали «Улиссу» Джойса? Или, может быть, его пародировали?

-- Конечно, это не случайность, и, разумеется, я читал Джойса. И намеренно привязывал все к определенному месту и времени.

-- Понять -- значит простить. Герои показаны изнутри, что заставляет проникнуться к ним симпатией, хотя снаружи их можно бы увидеть и как праздных пьяных придурков. В такой почти что апологии дауншифтинга можно усмотреть антибуржуазный вызов...

-- Ни в одном своем произведении я не имел в виду делать какие-то антибуржуазные вызовы. Это не получилось бы, даже если б я и захотел. Описывая героев, я не старался сознательно пробудить к ним сочувствие, вызвать эмоции, которые испытывает читатель, как мне кажется, вышло у меня само собой. Просто я пытался показать, что они с теплом и пониманием относятся друг к другу. Хотя слово «солидарность» сейчас девальвировано, утратило для многих свой первоначальный смысл, на мой взгляд, никакое общество не может существовать без солидарности. Не только общество -- литература тоже: не может быть литературы без солидарности читателя и автора. Автор, а потом читатель должны уметь в определенный момент поставить себя на место главного героя.

-- В романе с прямо-таки экзистенциальным погружением описаны все физиологические и сопутствующие им психологические состояния разных стадий опьянения. Это ваша личная экзистенция?

-- Я не отношусь к собственному телу -- этому «сосуду с пеплом» -- с каким-то трепетом, просто таскаю его за собой. Никогда не думал об этом раньше, но сейчас, задумавшись, могу предположить: дело попросту в том, что поскольку в романе практически ничего не происходит, это заставляет так погружаться в детали.

-- Все-таки тут опыт или что-то нафантазировано?

-- Конечно, я обладаю этим знанием, особенно опытом попадания в сложные социальные ситуации. А потом, когда ситуация выходит из-под контроля, часто вместо того, чтобы поговорить об этом, начинаешь вдруг вдаваться в мельчайшие подробности, необъяснимые для тебя самого.

-- Лишь в середине романа мы впервые слышим непосредственный голос автора: «Вот они уже скрылись за поворотом, и тут же с головой накрыла тоска, и не было иного выхода, кроме как ринуться следом». То есть эти оболтусы -- ваше спасение от тоски?

-- Действительно, во всем романе эта ситуация балансирует на лезвии ножа -- автор находится так близко к героям, почти сливается, так что не различить, где он, а где они. Что касается тоски, вы правы: я начал писать роман, когда уехал из этого района -- Каллио, и меня охватила такая тоска по нему! Писал в течение пяти лет, и главные герои стали мне так близки, что в процитированном вами кусочке абсолютно естественный крик души.

-- Герои пьют, блюют и рыгают, но и на это, как на пейзажи любимого Хельсинки, потрачены роскошества языка, и метафоры буквально нижутся гроздьями. Вы осознанно хотели опоэтизировать этих парней и тем самым как бы приподнять их или для поэта любой предмет автоматически предмет поэзии?

-- Я ничего заранее не продумывал. Весь мой метод сводится к тому, что у меня появляется лингвистическая проблема, я ее решаю, и это решение становится методом. В данном случае скудость ситуации, некая убогость всего происходящего столкнулись с моим внутренним стремлением к богатству языка. Поэтому возникло противоречие: каждая метафора реализует эту мою потребность, а с другой -- каждая метафора словно стесняется своего богатства. Это похоже на физическое существование героев -- они тоже хотят быть маленькими, незаметными в мире.

-- Один из ваших героев «поднял руку вверх, как рабочий-передовик на советских плакатах». Откуда такая осведомленность?

-- Я вырос в семье, где было много советских плакатов. Я тоже был пионером. До сих пор у меня дома много старых плакатов. И мне нравится, как на них изображают этот жест призыва к действию...

-- В романе: «из таверны вдруг вышли два рослых бугая в кожаных куртках, по всей видимости, русские», «потом миновали мосты и длинные ряды автобусов из России, груженных самыми разнообразными крепкими напитками...» и т.д. А в жизни как вы относитесь к тому, что в Финляндии в последние годы столько нашего народу?

-- Как влияет присутствие русских в Финляндии на меня лично и на мою жизнь? Да никак. Конечно, в Финляндии, как и в любой стране, существует нетерпимость к иному. Но я бы не сказал, что в последнее время она как-то увеличилась или уменьшилась. Я хотел бы, чтобы Финляндия менялась в сторону многокультурности. У меня есть детская надежда: чтобы граница между Россией и Финляндией стала как можно менее заметна. Так близко к нам находится Петербург, который по праву считается колыбелью культуры, но так редко мы в него приезжаем. Потому что психологическое расстояние до Петербурга гораздо больше, чем географическое.