О том, что следующий альбом «Гражданской обороны» будет состоять из перепетых Егором Летовым советских песен, было известно давно. Но во времена, когда многие недавние панки свернули на пылающую тропу национал-патриотического «Русского прорыва», а свои концерты Летов неизменно заканчивал исполнением песни «И вновь продолжается бой», он представлялся проектом вполне однозначным. Казалось, что не альбом это будет, а распахнутое настежь окно РОСТА, призывный лозунг, громокипящий «Левый марш» -- с непременным посвящением «героическим защитникам Дома Советов в октябре 93-го». Да только, как пел в свое время сам Летов, вышло по-другому. Вышло вовсе и не так.

Никакого «юного Октября впереди» нет и в помине. А есть песня из «Кортика» -- про пулю, которая «знает точно, кого она не любит». Есть Высоцкий с нечасто вспоминаемым «Белым безмолвием». «На всю оставшуюся жизнь» и «На дальней станции сойду». Песня трубадура из мультипликационных «Бременских музыкантов». «Каравелла», «Красный конь» и заглавный «Звездопад». А в качестве коды -- инструментальная тема Эдуарда Артемьева из «Своего среди чужих».

Десятилетней давности интервью журналу «Контркультура» (взятое, как впоследствии выяснилось, самим Летовым) заканчивалось утверждением: «А насчет духа, то он ведь всегда и везде, ничего ему не сделается, если где-то убывает, то где-то и прибавляется, и я знаю, что оно есть и там все наши -- и художник Пурыгин, и скульптор Сидур, и режиссер Параджанов. И я там, а вы -- здесь. Счастливо оставаться». С того времени много чего успело «случиться и получиться»: прошла целая эпоха 90-х, за которую Летов с завидной последовательностью не уставал себе противоречить. Но те давние слова были произнесены и напечатаны как будто специально для того, чтобы дождавшись своего часа, стать самой емкой и точной рецензией на «Звездопад». Список творцов, названных Летовым (тогда еще однозначно воспринимаемым большинством в качестве радикального нонконформистского гуру), теперь не кажется странным. Кичевые мистерии Параджанова, эксперименты с архаическими формами у Сидура (кстати, один из скульптурных его циклов назывался «Гроб-арт»), блаженный наив Пурыгина на самом деле оказались для Летова самыми заветными и близкими. Не случайно в оформлении обложки «Звездопада» использованы картины югославских примитивистов знаменитой Хлебинской школы -- Михая Доскалу, Матия Скуржени, в первую же очередь -- гениального Ивана Генералича. В советские времена альбомы югославских самоучек были непременным атрибутом библиотеки любого мало-мальски «культурного» дома. Сегодня про этих художников немного кто помнит, но их красные быки, огромные подсолнухи и дома-гнезда остались в подсознании образами смешной, нелепой и трогательной гармонии.

Ту же самую наивную Благодать Летов обнаружил в пресловутых «советских песнях». Здесь нет упоения былинной мощью Империи. Нынешний летовский адрес -- не дом, и не улица, и даже не привычный Советский Союз, а какая-то безударно-прописная «Родина» из школьных словарных диктантов, та самая «моя страна», контуры которой проступали под мелками участников конкурсов детского рисунка на асфальте. Хрупкий и призрачный мир, для уничтожения которого не нужно ни ковровых бомбардировок, ни козней всемирного заговора, ни конца света -- вполне достаточно тюбика краски из песни Веры Матвеевой «Про черную гуашь и надежду». Летов, умудрившийся вопреки всем ожиданиям «с высокой ветки в детство заглянуть», понимает это лучше прочих. Как понимает и то, что гуашью дело все равно не ограничится. Свои собственные «семь шагов за горизонт» он давно уже сделал, «принял решение» (как лирический герой одноименной композиции Таривердиева -- Поженяна), и наверняка уже не будет новых собственных песен, а если даже и будут, то воспринимать их придется совсем другими органами чувств, нежели былые его творения. Он там -- мы здесь. «Звездопад» -- его прощальная открытка «оттуда». Но в летовском «счастливо оставаться» нет больше ни отчаяния, ни гордыни, ни язвительной ярости. Переход из одного мира в другой происходит теперь не благодаря экстатическому, страшному и мгновенному «прыг-скоку», а нежно и колыбельно, но от того еще более неотвратимо. Вниз по волшебной реке Стикс. Опрокинулся на спину И остыл среди осин. Матушка, не плачь по сыну - У тебя счастливый сын. Музыка Исаака Шварца, стихи Булата Окуджавы.