Завтра в Мариинском театре первая премьера сезона -- опера Рихарда Штрауса «Саломея». Ни для театра, ни для его художественного руководителя Валерия Гергиева эта музыка не новость. Последний раз «Саломея» ставилась здесь в 1995 году Джулией Тейлор. Постановка имела успех. Теперь за нее взялся режиссер Дэвид ФРИМЭН, с которым перед премьерой удалось поговорить нашему корреспонденту Гюляре САДЫХ-ЗАДЕ.

-- Каким вам видится место оперы в современном мире?

-- Традиционно считается, что опера родилась в Италии, во времена Ренессанса, в подражание античной трагедии; она соединяет в себе музыку, слово, движение, действие, и все эти сложные манипуляции со звуком и пространством должны производить высококлассные актеры-певцы. Однако это совсем не просто и далеко не всегда получается. Иногда кажется, что мы, европейцы, вовсе не изобретали оперу. Мы специализировались в четко дифференцированных искусствах: пении, танце, речи. Аналог дионисийских празднеств в наше время -- скорее поп-концерт, чем современный драматический театр.

В респектабельном театре, ставшем развлечением для среднего класса, вы не найдете и следа дионисийской одержимости. Театр ныне превратился в место, где никто не удивляется. Лично я, сидя в традиционном театре, порой думаю: «Боже, на что я отдал три часа своей жизни! Лучше бы я провел их с друзьями за веселым ужином, чем слушал, как со сцены умно говорят и играют в искренность».

В свое время я путешествовал по Африке, Бали, Турции, Японии. И многое понял о природе театра. Театр -- это бесконечная попытка человека выразить жизнь, почувствовать себя живым. Если же театр руководствуется лишь эстетическими категориями, а не категориями жизни, -- это прямой путь к депрессии.

-- Однако сейчас вы попали в весьма консервативный театр, где царит культ традиций.

-- Можете рассчитывать на то, что новая «Саломея» не будет традиционной. Я переосмысливаю сложившиеся постановочные традиции «Саломеи». Согласитесь, что эта опера, хоть понаслышке, известна каждому. Не многие слышали о «Кавалере Роз», хотя ставят его гораздо чаще. А о «Саломее» слышали все. Поэтому вы играете не авторское произведение -- вы играете миф.

-- И что для вас главное в этом мифе?

-- Во-первых, я старательно изучил исторический контекст. Выяснил, что Ирод правил Иудеей в течение 43 лет. А это значит, он был не просто сексуальным извращенцем -- он, несомненно, был умен. Вы не смогли бы удерживать власть так долго, будь у вас в голове только секс.

Второе: знаменитый танец Саломеи -- Танец семи покрывал. В чем его сокровенный смысл? Не думаю, что его содержание исчерпывается лишь возбуждающим стриптизом. Танец -- центральный элемент оперы. Более всего он напоминает вхождение в транс. На время Саломея становится шаманкой, жрицей -- не будем забывать, что ее танец публичен, за ним наблюдает множество глаз. И я хочу передать эту коллективную истерию. Этот танец напоминает мне древние культы и обряды, он явно восходит к древним источникам, к культу богини Иштар. В Месопотамии существовал ритуал: жрица проходит в храме через семь дверей и у каждой должна оставить что-нибудь из одежды. Аналогичные семь дверей описаны и в египетской мифологии. Что шокирует Ирода в танце Саломеи? Уж конечно, не ее нагота -- он был привычен к подобным зрелищам. Скорее, причина в другом: Ирод чувствует, что в Саломею вселяется дух Иштар.

И третье -- история с головой Иоканаана. Пророка держат в жуткой тюрьме, больше трех месяцев он буквально живет в собственном дерьме, он болен, от него дурно пахнет. Саломея, покидая вечеринку у Ирода, проходит мимо этого ужасного места. Выходит Иоканаан -- и она видит белую фигуру, излучающую свет. На самом деле он бледен, отвратителен, у него нет зубов, он одет в грязные лохмотья. Но то, что видит Саломея, -- это чистота его души. И она жаждет к ней приобщиться. В свои пятнадцать лет Саломея пылает безудержным радикализмом молодости. Любой компромисс ей отвратителен, в то время как при дворе Ирода она только с ними и сталкивается. Этот двор напоминает разноголосый караван-сарай. Там толкутся и египтяне, и сирийцы, и римляне, и евреи -- и все с разными мнениями и разными религиями. Терпимость -- вот что отличает Ирода, который, будучи евреем, вынужден жить в эллинизированном мире.

-- Вы не будете акцентировать сексуальный аспект оперы?

-- Все воспринимают «Саломею» как болезненное, садистическое произведение. Я же стараюсь сделать оперу более нормальной, жизненной. Герои -- вовсе не отрицательные персонажи, просто в них смешано добро и зло. Аскеза и эпикурейство, воздержание и пресыщенность, чистота и разврат борются в опере. Если бы Ирода спросили, хочет ли он переспать с Саломеей, он бы, наверное, удивился. Это никогда не приходило ему в голову. Напротив, он хочет выдать ее замуж и браком укрепить свое государство. В трагедии Саломеи все решил случай. Представьте себе ситуацию: ночной пир в покоях Ирода -- и вдруг на вечеринке начинает звучать замогильный, обличающий голос Иоканаана. Ирод просто хочет отвлечься от ужасного кровавого голоса любым способом и просит Саломею станцевать для него. Если б не три часа утра, если б не изнуряющая жара пустыни, если бы все не выпили так много и не принимали бы наркотики, все могло бы сложиться иначе.

-- Правда ли, что после «Саломеи» Гергиев предложил вам продолжить постановку «Кольца нибелунгов», начатую в прошлом сезоне Йоханнесом Шаафом?

-- Мы ведем серьезные переговоры с Валерой и с дизайнером «Золота Рейна» Готтфридом Пильцем. Если наши расписания совпадут, то я был бы рад работать с ними. Но я должен быть уверен, что в театре создадут благоприятные условия для постановки «Кольца». Плохое «Кольцо» не нужно никому. Нам нужно хорошо приготовить это блюдо.