Мариинский театр показал публике Пасхального фестиваля спектакль «Чародейка» Чайковского в концертном исполнении, которого вместе с вагнеровским «Кольцом» лишилась последняя «Золотая маска». Вместе с редкой партитурой, то подмигивающей «Евгением Онегиным», то обещающей «Пиковую даму», а то вдруг пышущей Вагнером, было продемонстрировано умение питерцев работать в любой московской акустике. После деловитой победы над Домом музыки они одолели катастрофические условия Концертного зала им. Чайковского, что выглядело уже даже и не сенсационно. И наконец, Мариинский театр предстал перед пышными пасхальными москвичами мощной корпорацией, этаким русским музыкальным майкрософтом, чьи погрешности ничто в сравнении с общей статью.

До сих пор на Третьем Пасхальном фестивале, удивляя сыгранностью и дисциплиной, работали только оркестранты Мариинки во главе с Гергиевым. Теперь пришла очередь солистов, хора и, главное, всей махины целиком. В отсутствие сценического действия именно на долю отлаженной самоходной мариинской механики пришелся главный полуночный успех.

Можно только сожалеть о том, что хорошо придуманный, хотя и не лишенный стереотипов, европейский спектакль Дэвида Паунтни о ревности, любви, разгуле и рушащемся мире дворянской усадьбы (действие в спектакле было перенесено из полумифического нижегородского в XIX век) не доехал до Москвы. Без декора и мизансцен оставалось надеяться на вокальные и актерские таланты певцов. Надежды эти оправдывались не целиком и не сразу, но ко второму действию, и особенно к финалу, актерские работы мариинских вокалистов приобрели объем, а весь музыкальный ансамбль показал свою драматургическую выверенность. Впрочем, так часто бывает у Гергиева: его линии настолько крупны, что их замысел и сила начинают вырисовываться в десятом часу вечера. А подробности, наполняющие партитуру с полвосьмого до восьми, например, теряются.

Своим фирменным крупным стилем -- от изящного вступления, через певучий шик децимета и виртуозный танец скоморохов к кровавому финалу -- Гергиев пронес внушительный масштаб оперной музыки Чайковского над концертной сценой, ни на секунду не потеряв большого театрального напряжения. За этой тяжелой атлетикой многое скрылось -- почти полное отсутствие выразительного образа на центральном месте (Елена Ласовская в роли Кумы, она же Чародейка, оказалась неинтересна) сначала казалось вопиющим. Но затем, к сценам Кумы со старым князем (Виктор Черноморцев), с Княжичем (Август Амонов), слабость центрального персонажа представилась уже непринципиальной. Ольга Савова в партии Княгини с почти шикарной арией мести в арсенале практически единовластно царствовала на сцене, Виктор Черноморцев справлялся ярко, хотя и не без погрешностей, Август Амонов радовал хорошим стилем, другие -- характерностью без вульгарности и порядочным ансамблем. Но главным были не столько конкретные работы, сколько стопроцентная выучка, сквозившая каждую секунду. Дирижер мало показывал певцам -- лишь некоторые вступления. В основном его жесты были адресованы оркестру и хору, да и те были скупы, а голова почти не поднималась от партитуры. Гергиев был занят большим весом. Все прочее казалось абсолютно вызубренным.

Корпорация «Мариинский театр» во главе с Гейтсом-Гергиевым обнаружила превосходную работоспособность, умение пробивать акустические препоны, самостоятельность в частностях, редкую мощь в огромной и неподатливой форме и превосходный уровень дисциплины, способный компенсировать то нехватку актерского очарования, то неловкий вокальный штамп, то стертую оркестровую подробность, то вдруг показавшийся на поверхности остов музыкальной концепции. Было видно, что в слаженной корпоративной махине все жужжит и работает, а любой упавший на секунду флаг или даже крохотный флажок молниеносно подхватывает сосед. В сравнении с импозантными красотами и скромными эпизодами редко исполняемой музыки «Чародейки» эффект, производимый самим видом корпорации, был впечатляющим.