Время новостей
     N°188, 08 октября 2003 Время новостей ИД "Время"   
Время новостей
  //  08.10.2003
Мы еще повоюем
Гришковцу пора давать звание народного артиста
«Осада» Евгения Гришковца на Новой сцене МХАТ им. Чехова -- вторая осенняя премьера (первой будем считать «Демона» с Олегом Меньшиковым), у которой есть шансы войти в десятку лучших спектаклей сезона, как бы сезон ни сложился. В «Осаде» нет явных режиссерских просчетов, равно как и актерских провалов; все сделано толково, остроумно и учтиво; текст, игра и пространство (сценограф -- Лариса Ломакина) отлично коррелируют друг с другом. Олег Табаков, который уже взвыл от экспериментов, кончающихся отменой премьеры (и в Камергерском, и на ул. Чаплыгина таковых хватало, последним стал GAGARIN WAY Грегори Берка), может вздохнуть с облегчением: «Осада» -- это вещь. Классная вещь.

Ловлю себя на слове: никогда бы не сказал так о спектакле полюбившемся, запавшем в душу. В театральных работах Фоменко, Женовача, Клима, в тех моноспектаклях, которые сделали имя самому Гришковцу, отменное качество формы никогда не мыслилось основным достоинством, и не о нем хотелось говорить в первую очередь. У того же Женовача или у покинувшего свой подвал Клима оно могло быть вовсе даже не безупречным, но это не казалось важным. Своему «внутреннему эстету» (существу, иногда еще более противному, чем «внутренний цензор») легко было сказать: сиди, не рыпайся, твой номер последний и называется «отдельные замечания».

Ряд, в который я поставил имя Гришковца, конечно, не полон, но и не случаен. Здесь собраны люди, в чьих спектаклях дышала нежная Психея и прекрасное обнаруживало себя как пленительное. «Осада» сулит много удовольствий театральному зрителю, как случайному искателю вечерней забавы, так и разборчивому знатоку: работа тонкая, работа осмысленная. Свойством пленительности она не обладает.

Действие развивается по двум параллельным линиям, как в «Мастере и Маргарите». Сюжет первый: Ветеран (Сергей Угрюмов) проводит воспитательно-патриотическую беседу с изнывающим от скуки Юношей (Павел Ващилин). Гришковец, как обычно, мастерски подключает к игре коллективную память: Ветерана они с Угрюмовым придумали такого, что с первой же минуты начинаешь улыбчиво кивать -- узнаю, как же не узнать, сам помню... Темный костюм, два значка на лацкане, вид хмурый, тон патетический. Твердая уверенность в том, что он-то уж знает о жизни нечто главное, и мгновенные перепады настроения: давно уже есть опаска, что это самое главное никому на хрен не нужно. Нескладные рассказы о фронтовом братстве и солдатской смекалке сменяются агрессивными атаками на слушателя: да ты ничего не понимаешь и не поймешь, вы все такие, и едите не то, и живете не так, и нет у вас ничего настоящего, и ты сам это знаешь... Знаешь ведь? Ну и молодец, что знаешь, слушай дальше, я тебе еще одну историю расскажу. Про врагов -- они ведь тоже по-своему были молодцы. Или лучше про одного нашего, мы его звали Бубнило, он одному деду в деревне так здорово конюшню вычистил, такой молодец оказался!..

«Молодцов» в угрюмовских монологах штук сто, и каждый произносится с новой интонацией, -- ничего не скажешь, молодец Угрюмов.

Сюжет второй: на деревянный настил (в центре стоит вроде как мачта, к ней приделан вроде как флаг) поднимаются трое воинов: один, Главный, с копьем (Андрей Смоляков), двое других с короткими мечами, тоже деревянными. Поскольку Лариса Ломакина надела на них шерстяные безрукавки и шапочки, а также юбки наподобие шотландских килтов (только не клетчатые, а полосатые), сразу ясно, что это древние греки. Кроме шуток, это можно понять, даже не видя, что за спиной у воинов возвышается трехметровый акрополь, а по фанерному морю плывет картонная триера. Выясняется, что они осаждают какой-то город и теперь вышли на переговоры с осажденными. Второй воин (Валерий Трошин) тихо подсказывает, а Главный орет в медный рупор: «Ваше положение кастратофическое! Плохое, значит! Выходите с поднятыми руками, мы, может быть, пообещаем вам жизнь и частичную сохранность личного имущества!..» Воевать им давно уже не хочется, да и войны никакой нет, одно тупое сидение под стенами: проблема в том, что заключать мир они не умеют. Когда Третий воин (Александр Усов), знающий всякие умные и вежливые слова, начнет диктовать их Главному, получится отчаянная нелепица: мы пришли к вам с миром, выходите с поднятыми руками, встаньте на колени, и я перед вами лично извинюсь, если кого обидел, -- ну что вам, сложно, что ли, руки поднять?.. Такой вот Агамемнон.

В финале параллельные линии, как водится, сойдутся. Те, кто знает греческие мифы хотя бы в застенчивом пересказе Куна, давно уже поняли, что Бубнилу из ветеранского рассказа на самом деле звали Гераклом. Сам Ветеран неожиданно окажется Одиссеем: это он придумал, как победить врагов при помощи деревянного коня, а теперь мается: может, не надо было придумывать? Они ведь тоже молодцы были, эти осажденные...

Да, еще надо сказать, что в действие трижды, без всяких на то причин, вторгается бессловесный персонаж по имени Икар: пытается взлететь на неказистых перепончатых крыльях, плюхается наземь и уходит. На премьере Икара играл Максим Какосов (давний приятель Гришковца, бывший актер театра «Ложа»), в его исполнении невезучий летун чрезвычайно напоминал мистера Пиквика. Вторым исполнителем роли значится сам Гришковец.

Он, умница, сочиняя свои истории, всегда вкладывает в них скрытые, лично важные темы: в «Осаде» главной темой стала невозможность объясниться. Осада продолжается потому, что Первый воин не способен сказать то, что хочет и должен сказать; Третий воин никак не может втолковать Первому, почему он не носит железный башмак, зная, что ранить его могут только в пятку (узнали Ахилла?); греческие мифы у Ветерана превращаются в скучные, косноязычные байки; Юноша не в состоянии намекнуть Ветерану, что его давно уже ждут в другом месте и т.д. Никто никогда ничего не сумеет сказать так, как надо; никто никогда никого не сумеет понять. Поэтому война -- естественное состояние человечества. Так что мы еще повоюем.

Спектакль «Осада» сочинялся коллективно, этюдно. Актеры сами придумывали себе реплики, импровизировали, закрепляли удачно найденное. Евгений Гришковец хотел, чтобы авторами пьесы в программке значились все участники спектакля (себе он изобрел титул «автора-редактора»); это не сделано, а жаль. Счастливо найденный способ совмещать личное переживание, авторское высказывание и театральную игру (в обратном порядке: Я = персонаж; Я = автор; Я = тот, кем вы меня считаете, или, если угодно, «отраженное Я»; Я = Я в себе) -- это самое главное в театральной модели Гришковца; это то, чем он всех когда-то обворожил, а теперь продуктивно эксплуатирует, поневоле формализуя. Первые его спектакли отличались от позднейших так, как эксперимент -- от показательного опыта, как попытка узнать нечто новое -- от учебной демонстрации: смотрите, если в это красненькое мы капнем вот этого беленького, все станет синеньким. Что ж, скорее всего станет, даже в немытой колбе.

В «ОдноврЕмЕнно», не говоря уж о дивной «Собаке», каждое слово мнилось новорожденным: это ощущение не пропадало даже тогда, когда ты смотрел спектакль по третьему разу, назубок все зная. Теперь, как ни мни речь, громоздя друг на друга неполные предложения («Ну, и мы тогда, вот... Ну просто, ну как, идем, значит... А эти как дали... Нет, мы-то их тоже... Но эта вот последняя осада...» и пр.), на всем лежит печать сочиненности. Искусной имитации родовых мук слова. «Творческий разум осилил -- убил», как сказано у Блока в гениальном стихотворении «Художник», где процесс творчества описан с документальной, пугающей точностью -- именно как процесс формализации невыразимого и непредсказуемого. «И замыкаю я в клетку холодную/ Легкую, добрую птицу свободную...»

Видимо, с этим ничего не поделаешь: процесс неизбежен и необратим. Я верю Гришковцу, когда он говорит, что репетиции «Осады» проходили в необычайном, упоительном творческом напряжении, в дивном азарте самораскрытия; наверняка так оно и было. Но, Аполлон свидетель, в спектакле от этого напряжения не осталось и следа: все зафиксировано, уравновешено и вылощено. Работа мастерская: я бы за нее дал Гришковцу не очередную фестивальную премию, а звание народного артиста. Хотя бы заслуженного, если нельзя сразу народного. «Заслуженный артист Е. Гришковец» -- это ведь не просто титул, это так оно и есть.

Наверное, он понимает, что с ним происходит; наверное, не очень доволен происходящим. Не зря же он куражится в программке: «Те, кто придет посмотреть нашу «Осаду», увидят прекрасных, азартных актеров, изящную современную сценографию, послушают чудесную живую музыку...»

Если заменить эпитет «чудесная» на «приятненькая» (автор музыкального оформления -- Елена Гришковец), все это правда. Включая интонацию фразы, которая до боли напоминает то, что пишут о себе в рекламных проспектах не очень дорогие рестораны.

Александр СОКОЛЯНСКИЙ
//  читайте тему  //  Театр