Время новостей
     N°56, 31 марта 2003 Время новостей ИД "Время"   
Время новостей
  //  31.03.2003
Когда появляются велосипедисты
Композитор Владимир Мартынов и ансамбль Татьяны Гринденко Opus post в перформансе «Времена года»
Собственно, ни велосипедистов, ни дельтапланеристов, ни лошадей, ни балерин на сцене Зала Чайковского тем вечером не было. Был экран, на котором менялись комментирующие надписи. Музыкантов тоже не было -- они расположились в зале, хотя надписи на экране объявляли, что они есть. Публика выворачивала шеи, следя за медленным полетом воображаемого дельтаплана с верхнего балкона КЗЧ и удивляясь собственной способности наблюдать за несуществующим. Надпись на экране в этот момент гласила: «На каждом крыле дельтаплана написано Opus post». Потом, уже в конце музыкально-визуального представления, экранный комментарий предложит публике читать ту же надпись на микроскопических снежинках, реально падающих на головы музыкантов. Станет очевидно, что и так и эдак, то чучелом, то тушкой парящий бренд смелого ансамбля указывает на его -- ансамбля -- своеобразное мерцание, на создаваемый им эффект собственного «присутствия/отсутствия», такой же прихотливый и ненадежный, как все прочее в перформансе.

Тандем «Мартынов -- Opus post» существует уже давно, и яростно рыхлит почву и высаживает свежую растительность на месте благополучно скончавшихся (согласно знаменитой мартыновской версии) композиторства и исполнительства. Причем один из участников тандема упорно сочиняет музыку, а другой ее упорно исполняет. Признавший, что традиционный концертный церемониал является не захороненной вовремя мумией, тандем в «поиске новых форм» уже делал несколько перформансов. К звучанию мартыновских нежных ребусов добавлялись то непритязательные объекты Анны Колейчук, то претенциозные визуальности от Франциско Инфанте. Теперь к делу подключился режиссер театра «Тень» Илья Эпельбаум, и публика вспомнила о неосуществленной в Большом театре постановке старинной оперы Фомина «Американцы», которую должны были вместе делать ансамбль Гринденко и Эпельбаум. От этого сотрудничества и родился перформанс, кого-то напугавший излишним юмором, а кого-то смутивший финальным пафосом. Неожиданно для многих обнаживший сентиментальные слои в радикальной и бескомпромиссной (по факту и по статусу) музыке Владимира Мартынова и наградивший ее совсем уж непредвиденной сюжетностью. Представление это корнями уходит в историю не только американского минималистского перформанса (прежде всего Джона Кейджа, что для русских постминималистов привычно), но и в историю московского романтического концептуализма, что у Мартынова и некоторых других его собратьев всегда есть в подтексте. Хотя публично родственность московского постминимализма московскому романтическому концептуализму никогда не провозглашалась.

Режиссер устроил свой экранный словесный комментарий к музыке согласно старым концептуалистским правилам: если указать на объект, он появляется, по крайней мере, в сознании. Так на словах «на сцене ничего нет» -- там действительно ничего не было. На словах «на сцене появляются дети на самокатах» там тоже ничего не появлялось, зато на словах «появляются велосипедисты» -- тихонько выкатывали самокатчики. Называемые предметы и фигуры -- то ли присутствующие, то ли отсутствующие -- не только предлагались в качестве гимнастики для сознания наблюдателей и вступали в собственные грациозные взаимоотношения. (Например, написано: «Бумажные птички гоняются за бумажными бабочками», при этом на сцене ничего нет, но публика помнит, что указание на появление птичек на экране было только что, а про бабочек сообщалось еще в первой части. Наверное, не улетели). Экранный комментарий обыгрывал расхожее представление о том, что слова-де мешают музыке, что музыка -- она начинается там, где заканчиваются слова. Когда звуки закончились, на экране издевательски появилось: «Слова больше не нужны».

Режиссерская интерпретация предлагала и в мартыновской музыке заняться тем же гаданием о наличии или отсутствии. Впрочем, для внимательных мартыновских слушателей это занятие и без перформанса вполне привычно. Концерт «Времена года» составился из четырех частей -- двух неновых («Осенний бал эльфов» из «Времен года» и «Послеполуденный отдых Баха» из «Страстей») и двух свеженаписанных («Вивальди. Весна» и «Пярт. Зима»). Во всех композитором предложено угадывать, где тут нотный материал Вивальди, Баха, Мендельсона, Чайковского, Арво Пярта, а где -- авторский (или его нет вообще). Есть ли здесь блоки из реальных произведений или это миражи чужого текста, созданные своеволием композитора? Есть ли в минималистской, концептуалистской форме Мартынова странные призраки традиционной трехчастности, имитационной полифонии, классической концертности и пяртовских структуралистских опытов? В каких отношениях ряд композиторов, к которым апеллирует Мартынов, находятся с концертным жанром, а также -- жив он или умер, этот самый жанр (излюбленный мартыновский вопрос). На слух, на ощупь музыка почти совсем проста, изысканна, открыта и доступна, ее строгость и ученость можно и не заметить, если кому неинтересно. Ее загадки можно трактовать иначе. Но если все-таки заметить и как-нибудь трактовать, то ясно одно: в сфере ненадежного мерцания присутствий и отсутствий, где ищут твердой почвы под ногами и ансамбль Opus post, и композитор Мартынов, сильное присутствие авторского мартыновского взгляда на вещи и на звуки совершенно очевидно. И тем более ценно, чем более безнадежной и запутанной кажется наблюдаемая композитором и его публикой ситуация.

Юлия БЕДЕРОВА