Собираясь на спектакль режиссера Камы Гинкаса по «Запискам сумасшедшего», я предвкушала удовольствие. Мне казалось, что этот горячечный текст Гоголя очень актуален сегодня, когда никто больше не воображает, «будто человеческий мозг находится в голове», а все уже уверены, что «он приносится ветром со стороны Каспийского моря», к тому же классическая история больного, расщепленного сознания отлично ложится на все последние события вместе с их оценкой нашим обществом. И уж особенно это должно стать очевидным в интерпретации известного своей политизированностью Алексея Девотченко с его неврастенической энергией и заразительным интеллектуализмом.

Однако то, что извлек из этого текста Гинкас, оказалось совсем неожиданным, да и Девотченко предстал в несвойственном для себя виде -- сдержанным интровертом.

На сцене -- коробка желтого дома. С нишами, люками, пожарной лестницей (художник и соавтор Сергей Бархин). И человек в белом белье -- это Поприщин. Он еще не безумен, только страшно суетится, нервничает, пыжится, хочет произвести впечатление, глотает слова, манерничает... Ничтожность его очевидна, но ему больно ее признать, тем более что совсем немногое разделяет его с теми, у кого все есть, -- с удачливыми и сильными мира сего. Опять же -- «служба благородная», «столы из красного дерева, и все начальники на вы». И кажется, совсем рядом, только руку протяни, все это: «платье белое, как лебедь», «больше похожее на воздух, чем на платье», и белый же, «как снег, чулочек», и голос как у канарейки... Только и разницы, что на нем пока старая шинель, да «воротники коротенькие», «да и сукно совсем не дегатированное» -- а так-то, кажется, небольшое усилие, какой-нибудь «ручевский фрак, сшитый по моде», и он доступен, этот прекрасный, гламурный, волшебный мир удовольствий. И Поприщин--Девотченко клеит на стенку над кроватью портреты знаменитостей -- Пугачевой, Медведева, Галкина...

Гинкас ставит спектакль про соблазн, который лишает рассудка бедное ничтожество, а Аксентий Иванович Поприщин, увы, совершенное и безнадежное ничтожество. Он совсем не вызывает симпатии, его вкусы грубы, манеры ужасны, шутки глупы. И режиссер, и актер полностью лишают героя обаяния, артистизма, чувства, его даже пожалеть не за что. «Совершенная черепаха в мешке...»

Переворот в душе Поприщина происходит, когда он лишается иллюзии: поглядев на себя со стороны, хоть и глазами вымышленной светской хроникерши-собачонки, он впадает было в отчаяние, но тут в поисках опоры натыкается на идею хотя бы в воображении совершить это чудное превращение -- стать важной персоной. «Может быть, я какой-нибудь граф или генерал, а только так кажусь титулярным советником?» Не случайно он так любит театр, этот бедный чиновник, соблазненный этими сказками для взрослых. Ах, этот мир волшебных превращений, где все кажется доступным, легким, возможным. И до испанского короля отсюда совсем недалеко.

Мантия испанского короля этого Поприщина сшита из глянцевых журналов, газет и фотографий... Ну да, конечно, эта легкость преображения, возможность из ничего стать всем, эта сказочная мечта -- где она может сбыться? В мире, где все не совсем то, чем кажется, где создана параллельная призрачная реальность, где у каждого есть свои 15 минут славы...

Молчаливое сопровождение спектакля -- две изящные балерины и толстый мужик тоже в балетной пачке (он и санитар, и Марфа, и дворник) -- также отсылает к миру иллюзий... Забыв про свои смешные мечтания социального неудачника и перейдя в область чистых игр ничем уже не обузданной фантазии, Поприщин и сам становится немного поэтом -- рассказывая про луну, которую делают в Гамбурге, ее нежность и непрочность, он словно читает стихотворение в прозе. В этом месте в спектакль впервые проникает чувство, эмоции, настроение становится щемящим и безнадежным, тут уместен и Шаляпин со своим романсом, и подобие гробницы, где корчится бедный больной, и сознание того, что маленькому человеку совершенно невозможно что-то изменить в мире, где он обречен на насилие и безумие, разве что красивые слова и жалостная музыка... В финале задняя стена становится экраном, на котором мелькают изображения поп-звезд, культуристов, голых сисек, в общем, всей той хрени, которая сегодня мутит сознание малых сих, предлагая образ соблазнительный и иллюзорный. «А знаете ли, что у алжирского бея под самым носом шишка?»

Оказывается, Гоголю было открыто будущее, и не только про то, что «говорят, во Франции большая часть народа признает веру Магомета» (на этой фразе публика с пониманием хихикает), но и в предчувствии трагической беззащитности сознания перед мороком лестных для человека, но неизбежно лживых обещаний всеобщего равенства и постоянного удовольствия. Здесь уже не до смеха.

Спектакль Московского театра юного зрителя оказался совершенно не для удовольствия и не предложил никакой сиюминутной актуальности. Он сух, жесток и совершенно беспощаден.