Название выставки в доме Остроухова, отделе литературы XX века Государственного литературного музея, «Юло Соостер. Живопись, графика, книжная иллюстрация» обещало академическую полноту репрезентации наследия художника, заблаговременно приуроченной к 40-й годовщине его смерти. (Эта та поспешность, которой можно только радоваться. Во-первых, о любых круглых датах наши музеи с завидным постоянством вспоминают, когда торжества давно закончились и все кубки выпиты. Во-вторых, уверен, что в октябре тризны мы не дождемся, о чем ниже.)

В самом деле в двух проходных залах особняка в Трубниковском переулке есть и знаковые картины с можжевельниками, рыбами и яйцами, и рисунки разных лет, и уже пожелтевшие книги, и исполненные пером оригиналы иллюстраций к ним. Все это дополнено архивными материалами, а также двумя фильмами режиссера-мультипликатора Андрея Хржановского, посвященными другу и соратнику, с которым вместе в 1967--1968 годах при участии Юрия Соболева и Альфреда Шнитке создавалась легендарная «Стеклянная гармоника» (ее тоже показывают на выставке). Вещи предоставили семья, частные собиратели, галерея «Романовъ» (она осенью 2006 года сделала выставку отца и сына -- Юло и Тэнно) и правозащитное общество «Мемориал» (Соостер семь лет провел в ГУЛАГе, запечатлев лагерный быт и товарищей по несчастью). Все вроде бы честь по чести, что было -- то было: в Москве работ художника осталось мало.

К тому же как раз к вернисажу вместо каталога издательство «СБМ-галерея» выпустило роскошно иллюстрированную книгу Лидии Соостер «Я с улицы Красина» -- первую полную версию мемуаров вдовы, ныне тоже покойной. Но не могу удержаться от нареканий в адрес семьи и лично Тэнно Пента, на чьи средства издана книга. Я читал этот текст прежде в двух малодоступных (увы!) усеченных вариантах под названием «Мой Соостер». Еще там в адрес мужа было брошено много горьких упреков. Но нужно ли было множить их, печатая целиком сочинение, которое теперь стало повествованием уже не о Юло, а о себе, что видно хотя бы по перемене заглавия? Да, подлинный человеческий документ, и память не терпит цензуры, но... И можно было выбрать другого автора для предисловия, не столь посвященного в семейные дрязги, поскольку уважаемая Ирина Уварова из женской солидарности однозначно приняла сторону жены. Но это так, реплика в сторону. Считайте брошенная для того, чтобы потенциальный читатель вдовьих строк, исполненных не только неконтролируемой горечью, но и самоотверженной любовью, купился на мою журналистскую интригу и книжкой заинтересовался.

Следует, нужно, необходимо заинтересоваться и выставкой, открытой непростительно недолго, до 3 марта. А теперь главное. Спасибо, конечно, Литературному музею, который по мере сил, продолжая свою программу в честь классиков «другого искусства» (непрофильная вроде затея), сделал это посвящение Соостеру. Однако сам он достоин не той вынужденно скукоженной, до слез убогой экспозиции с помянутым велеречивым названием, а подлинного показа «с академической полнотой». И с тем масштабом пространств, где его камерные космогонии чувствовали бы уютно. На родине художника, в Эстонии, музеи в Таллине и Тарту пытались несколько раз сделать нечто подобное (у них хотя бы работы есть, подаренные вдовой) -- не получается. Но они пытались. У нас же около десяти лет назад Третьяковка нагло отказала в предложении сделать ретроспективу Соостера. А нынешняя выставка -- первая музейная (!) персональная выставка Юло в Москве. Вообще в столице нашей родины их у него было немного, и все после смерти -- на Малой Грузинке в 79-м и в галерее «Ковчег» в 90-м. Да, конечно, галерея «Романовъ» в 2006-м, но это вместе с сыном. И вот эта выставка практически обойдена вниманием -- я прочитал пару-тройку текстов о ней в СМИ, и лишь один оказался достойным. Текст коллеги, к которой я приставал на вернисаже со словами: «Да, выставка скромная, но художник -- великий! И ведь никто...» и которая благородно, с петербургской выдержкой ответила: «Я знаю!» Мы оба были правы. Но почему ретроспектива Соостера не стала сенсацией?

Хорошо, все обоснованные претензии высказаны и все вынужденные благодарности распределены. Вернемся к искусству Юло Ильмара Соостера, рожденного в 1924 году на острове Хийумаа, в деревне Юхтри Кяйнаского уезда, на хуторе Пенди.

Вынужденное биографическое отступление. Пенди -- это такой хутор, где дедушка Соостера был баптистским пастором и одновременно изготавливал музыкальные инструменты. Брат дедушки переводил на эстонский Новый Завет. Отец руководил хором. А юный Юло (напоминаю, на хуторе!) занимался линогравюрой и учил языки. Не русский, конечно. Потом надо вспомнить обучение в тартуской высшей художественной школе «Паллас», переименованной в 44-м в Государственный художественный институт. Там давали уроки европейского искусства -- и Соостер отлично знал, чем, грубо говоря, импрессионисты отличаются от кубистов, чем плох буржуазный пуантилизм и зачем нужно придумать новую эстетику, «динамическую статику». А вот потом его и его соучеников посадили за антисоветскую деятельность (Юло вспомнили еще вынужденную службу в немецкой армии санитаром, откуда он дезертировал), «попытку угона самолета для обучения в Париже» (бред, конечно!) и вообще за то, что были не как все. В лагере под Карагандой познакомился с будущей женой Лидией, и это отдельная романтическая песня, описанная в ее книге с такими лирическими подробностями, где фоном тухнут ужасы ГУЛАГа. В лагере же выучил русский язык. После быстрой реабилитации (семь лет вместо 25) переехал с женой в Москву. И тут все заверте... Собственно, с Соостера и посиделок в его подвале на Красина началась сознательная (рациональная, европейски выверенная, умная) деятельность русского андеграунда. Родилась школа концептуализма. А прочие не в счет, рыдайте в своем клятом зарубежье.

Для того чтобы закончить биографический эпос, следует напомнить, что 1 декабря 62-го в Манеже на выставке МОСХа, куда (подозреваю, по распоряжению партии) внедрили наших самотканых авангардистов, Хрущев обещал отправить Соостера в лагерь. А тот ответил: «Я там уже был». И генсек вроде как помягчел. А смерть Юло была загадочной -- не то инсульт, не то передозировка, не то...Чур, чур.

О нем до сих пор вспоминают тепло все, кто с ним встречался. Даже ехидный, ненавидящий собственное советское прошлое великий Илья Кабаков посвятил своему учителю (sic!) книгу, где пытается разобрать картины Соостера с настоящей страстью искусствоведа (получилось, кстати). А в своих мемуарах «60--70-е...» уделил Юло несколько страниц, где сплошь золотые слова про нормального человека в ненормальном мире. Остальных бывших друзей смешал с любимым мусором.

Так в чем золото Соостера -- человека и художника? В том, что одно неотделимо от другого. Создание картин-рельефов было похоже на изготовление гастрономических изысков на бытовой электроплитке. Хождение босиком по щербатому полу студии и курение трубки сочетались с ксерокопированием себя самого при помощи случайно добытых новых технологий (Юло при случае подставил под допотопный ксерокс ладони и лицо). Знание истории искусства -- с изощренными манипуляциями с ним. В искусстве Соостера можно найти следы всего, чего только можно: сюрреализма, метафизики, абстрактного экспрессионизма, hautes pates Дюбюффе (смешивание краски со всякой гадостью). Он рисовал можжевельники, которые помнил с детства, рыб и яйца.

Эти многозначные символы столь многозначны, что им нужно было бы посвятить целые сочинения. Ну, например, «Яйцо в творчестве Ю. Соостера» -- настоящая золотая медаль на факультете искусствоведения N-ского университета. Но никто не стремится. А ведь надо бы, надо...

Ну посмотрите же выставку в Трубниковском. Я добровольно отказываюсь от возвышенных комментариев к ней. Собственно, сам автор все сказал, зарядив зрителя. Цитирую (по Кабакову) любимые слова Юло: "давай рассуждать", "странность, некоторая странность", "красиво". И "итак", что означает волю к решению.