Академик Александр Михайлович Панченко прожил всего шестьдесят пять лет. Не менее четверти века он почитался в профессиональной среде одним из крупнейших здравствующих русских филологов и историков культуры. Последние годы благодаря телевидению вся Россия знала: есть в Питере такой невероятный, многознающий, завораживающе артистичный и при том удивительно «свой» человек. Очень большой, очень свободный.

Панченко был (и ощущал себя) полноправным наследником великих традиций отечественной и европейской академической науки. Он учился в прославленном Карловом университете (Прага), по окончании которого защитил диссертацию о русско-чешских литературных связях XVII столетия (фундаментальная монография увидела свет в 1969 году). Он работал в Пушкинском доме: начинал в легендарном секторе древнерусской литературы под водительством Дмитрия Сергеевича Лихачева, некоторое время возглавлял сектор XVIII века. Его тщанием в 1970 году был подготовлен замечательный том «Русская силлабическая поэзия XVII--XVIII вв.» -- в странных и неуклюжих на вкус современного читателя виршах Панченко открывал подлинную поэзию, не только «исторически значимую», но и по-своему мощную, яркую, интеллектуально насыщенную. За якобы однообразными строками вставали несхожие судьбы, идеологические конфликты, разнонаправленные эстетические стратегии. Это было важно и по-настоящему ново.

Русский семнадцатый век -- век раскола и европеизации, чаяния реформ и попыток удержать мифологизируемую старину, изысканного любомудрия и истового фанатизма, век Аввакума, Никона, Симеона Полоцкого, горя-злосчастья и взнуздывающих фортуну авантюристов, век мучительного рождения «личности» и клубящихся альтернатив российского будущего -- обретал в работах Панченко свое лицо. Привлекательное и страшное. Так было в книгах «Русская стихотворная культура XVII века» (1973; написана на основе докторской диссертации -- защитил ее ученый в 35 лет!) и «Русская культура в канун петровских реформ» (1984). Так было в научных статьях -- если автор и вел речь о других эпохах, «бунташный век» оставался «магическим кристаллом», позволяющим рельефнее и точнее увидеть прошлые, настоящие и будущие свершения и беды России. Должно быть, поэтому академик Панченко умел серьезно и страстно говорить о современности -- в сегодняшних расколах и разломах, неистовом многоязычии и борениях «старины» с «новизной» он видел отражения давних (но живых!) культурных конфликтов. Панченко мог негодовать и ужасаться, но ощущал смысловое единство русской истории. И заражал этим чувством своих читателей и телезрителей.

В 1976 году появилась и сразу же стала «интеллектуальным бестселлером» совместная книга учителя и ученика -- академика Лихачева и тогда еще не академика Панченко -- «Смеховой мир» Древней Руси». Раздел, написанный Александром Михайловичем, называется «Смех как зрелище». Автор действительно знал толк и в смехе, и в зрелищах -- порукой тому не только блистательная телевизионная карьера ученого, но и те «рискованные» -- веселые и свободные -- публичные жесты академика Панченко, что давно вошли в золотой фонд легенд филологического цеха. Мифы и анекдоты о Панченко будут жить долго. Как и предания о Погодине, Буслаеве, Ключевском, Шахматове, Перетце, Лихачеве... Как и труды выдающегося ученого.

Александр Михайлович умер. Нам остается горькое утешение -- двустишие высоко ценимого им Симеона Полоцкого: Художество художеств есть себе познати/ и наученну быти добре умирати.