Время новостей
     N°232, 18 декабря 2007 Время новостей ИД "Время"   
Время новостей
  //  18.12.2007
Взыскующий истины
Впервые собраны сочинения Леонида Семенова
Леонид Дмитриевич Семенов был зверски убит вечером 13 декабря 1917 года. Нет, не большевиками, а бандитами, получившими свободу -- вместе с неограниченными возможностями для насилия и грабежа -- в результате долгожданной и светоносной Февральской революции, ласково-лживыми сказками о которой и сейчас -- после публикации великого множества ужасающих документов и мемуарных свидетельств, после издания третьего и четвертого узлов «Красного колеса»! -- продолжают тешить себя иные патентованные умники. Его убили не в Петрограде (или ином «развращенном» цивилизацией городе), а в самой что ни на есть глубине России -- в рязанской губернии, близ родового имения Гремячки, где Семенов несколько лет жил на отшибе, в простой избе, чередуя крестьянский труд с работой над заветной книгой о долгих и мучительных скитаниях (в прямом и переносном смысле) автора и обретении им нравственного света. Книга эта -- «Грешный грешным» -- осталась неоконченной. Рукописи были изодраны и сожжены погромщиками, разнесшими избу гранатой, испоганившими все, что попалось под руку (о том, что поживиться у «полоумного» барина-бессребреника нечем, подонки прекрасно знали), а заодно уж и стрельнувшими в хозяина-работника.

Семенову выпал жизненный срок гениев -- убили его. Гением он не был, хотя в тот короткий период, когда Семенов сполна отдавался словесности, нехудшие читатели ставили его в один ряд с великими сверстниками Блоком (тесно общавшимся с Семеновым и много о нем думавшим) и Андреем Белым. «Собрание стихотворений» (1905), единственная прижизненная книга Семенова, и сейчас кажется если не родной, то двоюродной сестрой первой книги Блока («Стихи о Прекрасной Даме» вышли немногим раньше). Некоторые стихи Семенова пророчат появление большого поэта. Но он выбрал иную стезю. Вернее, тем блужданиям и исканиям, которые сверстники Семенова переводили в область поэтического творчества (даже яростно отрицая литературу и экстатически мечтая о «простой и честной» жизни), он до конца подчинил свое земное бытие. Да и успешный бросок в зоревую, лазурную, туманную, изломанную и чающую неземной ясности модернистскую словесность был не только (и не столько) следствием прирожденной писательской складки (кстати, вовсе не гарантирующей истинные творческие свершения), сколько жизнестроительным актом. Притом не первым.

Семенов родился в просвещенной дворянской семье (дед его, великий географ и путешественник, в 1906 году стал по высочайшему повелению именоваться Семеновым-Тян-Шанским; достойно и удачно служили отечеству и другие старшие родственники), у него было безоблачное (елико это возможно) детство, он превосходно учился, но в старших классах, воспылав могучей страстью к музыке, едва не бросил гимназию. Композитором, однако, не стал (тут невольно вспоминается юный Пастернак), родителей на сей раз послушался и в итоге поступил в Петербургский университет, где быстро сменил естественный факультет (семейная традиция) на историко-филологический. Серьезно занимался наукой (Семенова-студента ценил равно взыскательный и блистательный эллинист Ф.Ф. Зелинский), чуждался «общественных» веяний, подчеркивал свою «правизну» и дворянскую стать. Что, впрочем, не противоречило модернистским литературным пристрастиям.

Поворот случился 9 января 1905 года. Печатается «Собрание стихотворений», пишутся и публикуются новые стихи, не сразу рвутся связи с литераторской средой, но университет оставлен -- ради революции, то есть справедливости. Вместе с революцией приходит любовь к не менее странной, чем сам Семенов, революционерке (кто-то скажет -- святой, кто-то -- полоумной; в связи с этим полезно перечитать тургеневское стихотворение в прозе «Порог»), «сестре Маше». Маша была сестрой не Семенова, а другого знакового персонажа декадентско-революционно-богоискательской эпохи -- поэта (с проблесками гениальности) Александра Добролюбова, сменившего крайность утонченного модернизма на радикальное опрощение, растворение в народе. (И с Семеновым это случится.) Любовь была обоюдной, платонической и надрывной -- на вопрос о том, спасались ли «брат Леонид» и «сестра Маша» от нахлынувшей страсти (и плотских соблазнов) революционной деятельностью на российских просторах или, напротив, императив служения народу (отмщения страшному миру) заставлял их жертвовать личными чувствами, пусть отвечают ушлые психоаналитики. Встречи были редкими, взаимное восхищение (и сцепленное с ним самообличение) захлебывающимся, конец -- страшным. Семенов прошел тюрьму, следствие и суд -- был по большей части обвинений оправдан (что не означает, вовсе невиновен перед государством). Накануне его освобождения Маша умерла. Не исключено, что покончила с собой. Возможно, оказавшись перед чудовищным выбором: участие в теракте, то есть убийстве (Маша была эсеркой), или отказ, означающий попрание великих идеалов, неминуемо обрекающий на презрение однопартийцев, если не на остракизм. Возможно, «просто» не выдержало сердце.

Вскоре не выдержал кровавой корчи и Семенов. В июне 1907-го (через полгода после смерти «сестры Маши») он пришел в Ясную Поляну и сумел заставить Толстого выслушать исповедь раскаявшегося революционера. Нет, не Толстой указал Семенову узкий путь опрощения, непротивления злу насилием, спасения в крестьянском труде и отказа от «барской» культуры. Решение было принято раньше, Семенов, кажется, даже в благословении Толстого не нуждался (хотя, безусловно, его искренне почитал) -- он считал должным поведать признанному учителю жизни о своем выборе, а тем самым и поддержать великого ересиарха, и (в какой-то мере бессознательно) укорить его за недостаточную последовательность. Встреча с Семеновым и его судьба безусловно произвели на Толстого сильное впечатление. Толстой радовался визитам (не слишком частым) опростившегося барича (декадента, революционера) в Ясную Поляну, доверительно и подолгу с ним беседовал. Одобрял новые, совсем иные, нежели прежде, литературные работы Семенова (предварил публикацию в «Вестнике Европы» страшного рассказа «Смертная казнь» -- «вещи», по Толстому «замечательной и по чувству, и по силе художественного изображения»). Называл его самым близким (ближе Черткова!) человеком. Но все же настойчиво просил, чтобы Семенов не обращался к нему на «ты».

А Семенов так обращался ко всем -- к мужикам и шахтерам, с которыми работал ради хлеба насущного (денег не брал вовсе), к сектантам и скопцам, у которых искал истинного Бога, к былым знакомцам, к Толстому, к исправникам, губернатору и прочему начальству. И всех называл «братьями». А когда пришло время нести воинскую повинность, что противоречило нравственному чувству Семенова, не позволял себе лукавить с власть предержащими, не шел на компромиссы, буквально обрекая себя на страдания (по некоторым данным, ему пришлось пройти через психиатрическое освидетельствование в больнице, то есть вплотную соприкоснуться с миром неметафорического безумия).

В последние годы Семенов обратился к вере своего детства -- православию. Умерив «отказничество», он крестьянствовал на выделенных семьей двадцати десятинах и находил в рачительном хозяйствовании новую радость. Ходил в Оптину пустынь, надеялся стать монахом, но получил иной послух -- старец Анатолий наказал ему жениться и принять священнический сан. 13 декабря 1917 года Семенов с будущей женой навещал тетушку (вероятно, в связи с предстоящими со дня на день свадьбой и рукоположением). В ее доме были написаны последние строки автобиографической книги «грешного», неустанно взыскующего правды и праведности. Домой вернулись в темноте: невесте, так и не ставшей женой, убежать от разбойников удалось, Леониду Семенову -- нет.

Сочинения Семенова -- символистские стихи, драма, эссеистика, «толстовско-народническая» проза, покаянные воспоминания -- ныне составили том «Литературных памятников». Подготовил издание и написал статью (строго документированную, но полнящуюся истинно братской любовью к «поэту и жизнестроителю») Вадим Соломонович Баевский, отдавший долгие годы разысканиям о судьбе Семенова и размышлениям о его жизненном деле. Научное значение этого труда бесспорно, нравственное -- переоценить невозможно.

Андрей НЕМЗЕР
//  читайте тему  //  Круг чтения