«Перед распутьями земными...» -- тема Декабрьских вечеров Святослава Рихтера-XXVII. Экзистенциальный смысл, несмотря на слово «земные», очевиден: дорога, начало, конец -- те самые векторы, что держат не только нашу земную жизнь. Живя сегодня, мы соотносим свои поступки с вертикалью эпох, с прошлым -- временем и пространством истории. Программа, которую представили на «Вечерах» питерский ансамбль «Солисты Екатерины Великой» (художественный руководитель Андрей Решетин) и английский контратенор Майкл Чанс, к такому масштабу приводит естественным образом. Между нами и музыкой XVII--XVIII веков расстояние, измеримое не веками, а вечностью: в ней устойчивый, сбалансированный мир покоится на убеждении, что земной путь человека -- лишь часть мироздания, и само понимание этого есть смысл жизни.

Так вышло, что почти все гости вечера оказались связаны с Венецией: там работали Клаудио Монтеверди (руководитель капеллы собора Сан-Марко), Бальдассаре Галуппи, Антонио Вивальди и учившийся у него Луиджи Мадонис. И даже родившийся в Германии и заработавший себе имя в Англии Георг Фридрих Гендель одному из своих первых успехов обязан Венеции: там состоялась премьера его ранней оперы «Агриппина» (1709), партия императора Оттона из которой -- одна из визиток Майкла Чанса.

Знаменитый контратенор спел две арии из другой, тоже ранней оперы Генделя -- «Ринальдо» (1711), и каждая из них стала вершиной отделения: Cara sposa («Дорогая супруга») и Lascia chio pianga («Оставь меня оплакивать»). Обе арии относятся к самым драматичным моментам оперы об одном из крестовых походов на Иерусалим. В первой рыцарь-завоеватель Ринальдо оказывается перед внезапным крушением своего мира -- у него на глазах исчезает возлюбленная Альмирена, похищенная волшебницей Армидой. В другой на пике несчастья оказывается томящаяся в плену Альмирена, которой домогается возлюбленный Армиды царь Иерусалима Арганте. Однако это внезапное изменение человеческого удела переживается как нечто прекрасное. Музыка излучает божественную гармонию, не позволяющую горю перерасти в отчаяние, превращая наше сострадание в очищение.

У Генделя, сумевшего любой аффект отшлифовать до глянца, такие состояния скорее исключение, чем норма. Как и у избыточно-роскошного Вивальди (кантата Nisi Dominus): переплетение голосов певца и виолы д'амур в медленной части кантаты -- нежданное откровение в потоке сокрушающе-виртуозной риторики. Увы, развитие любого стиля ведет к тому, что красота фетишизируется, превращаясь из внутреннего свойства культуры в пафосный, как сказали бы сегодня, аргумент. Венеция периода ее высочайшего расцвета -- подтверждение такой закономерности: Монтеверди (умер в 1643-м) отличается от Вивальди (родился в 1678-м), как небесное от земного: у первого красота -- свойство языка, по гибкости близкого обычной человеческой речи; одна миниатюра вмещает в себя целый мир, в ней больше объема, чем в целой опере Генделя или Вивальди. Потому что в его время художник еще не думал о яркой упаковке, проявлении своего «я» и прочих слагаемых успеха. Раннее барокко еще демонстрирует прекрасное целомудрие. Включает оно в том числе такое свойство искусства, как анонимность: музыкант -- посредник между небом и нами, он не должен быть великим, он просто часть музыки. Эта редкая сегодня идеальность и раскрывалась в высшие моменты выступления Майкла Чанса и ансамбля «Солисты Екатерины Великой».