Нет больше трех теноров, зато есть Нетребко с Виллазоном. Она -- русское сопрано, красавица, умница, кокетка, героиня прогрессивных постановок на престижных сценах, изящных телеклипов, глянцевых обложек и обворожительных билбордов по всей планете (в прошлом -- мисс Кубань и восходящая звезда Мариинки). Он -- мексиканский тенор, главный претендент на статус «нового Доминго» (это не пиар-прием, а следствие оперных удач на площадках от Сан-Франциско до Зальцбурга). Их именуют не иначе как dream couple, на них собираются стадионы, а оперные спектакли с их участием (и сделанные по ним записи) перекрывают все рекорды продаж.

Их дорогостоящий шоу-продукт -- не нарезка из совместных спектаклей, но очаровательное и нагловатое в своей откровенности специально скроенное действо на потребу публике, которое во многих отношениях даже выигрывает у футбольно-теноровых предшественников. Смесь высокого искусства, техники, традиции и приемов, коими кладутся на лопатки массы, здесь даже как-то живее, игривее и оригинальнее. Не родовое бельканто гипнотизирует, а молодость и красота лишают публику жалости, так что она самозабвенно и алчно попадается на всякий как будто случайный крючок.

Анна Нетребко и в вокальном смысле не забывает о том, что она для мира своего рода «русская красавица». А Роландо Виллазон -- один из тех, кто ворвался в оперный мир из Латинской Америки и всех потеснил, как чуть раньше случилось с чилийскими и аргентинскими винами. Он до слез артистичен в партиях томных героев-любовников и жовиальных острословов. Его голос не слишком силен, но благороден, гибок и, главное, виртуозен в легком обращении с традициями. Нетребко тоже не просто модная штучка -- ее мастерство растет, голос крепнет, партии запоминаются тщательностью и обаянием, амплуа расширяется, а предложения не отстают от грамотных запросов.

Их шоу «звездно-оперный» филармонический абонемент заполучил таким, каким его наблюдает мир. Но публике КЗЧ, заплатившей за билет в кассе от 2 до 10 тыс. руб., сильно повезло не только поэтому.

Этот театр двух актеров абсолютно сногсшибателен. До такой степени, что в отшлифованную love story поверил даже некий православный священнослужитель, прервавший бисы хорошо поставленным басом: «Анечка! Пусть ваш дуэт сохранится на всю жизнь и во веки веков!» -- и осенивший пару крестными знамениями. При этом благословленная парочка не выглядела целомудренно, а вела себя и вовсе не так, как подобает перед алтарем. Виллазон, выпевая доницеттиевские мелодии, жонглировал апельсинами, пил пиво (любовный напиток!) из открытой с аппетитным щелчком прямо на сцене банки, как клоун, доставал из нагрудного кармана нескончаемый шейный платок и подмигивал аудитории. Нетребко обиженно поджимала губки, победно сияла, бросалась к партнеру со страстными поцелуями, пьянела от шампанского и соблазняла, и соблазняла.

Вокальная часть представления была не менее содержательной -- арии и дуэты из «Ромео и Джульетты» Гуно, «Лючии ди Ламмермур» Доницетти, Верди («Макбет» и принесшая дуэту славу «Травиата»), «Сельской чести» Масканьи, «Манон» Массне, «Русалки» Дворжака, «Богемы» Пуччини предлагали слушать дуэт не так, как жуют попкорн, а как дегустируют что-то изящное. Выпестованные фрагменты ложились к ногам слушателей удобно и мягко, позволяя достраивать образ всей партии, видеть сильные стороны исполнителей и не обращать внимания на слабости (предсказуемость красок, беззвучные низы сопрано или еле уловимое несовершенство громогласных теноровых верхов). Но интереснее звучало то, в чем было заметно напряжение, -- Лючия у Нетребко (с попыткой выхода за пределы собственной органики) и Макдуф у Виллазона с шероховатым пиано и упоительной кантиленой.

Немецкий дирижер Михаэль Гюттлер (главный приглашенный во многих театрах Европы и в Мариинке) был нежен в каждый момент действия. Из обычного в оперно-концертных сюжетах бравого молодца он превратился в весьма любопытного персонажа второго плана. Оркестр «Новая Россия» был им явно очарован (казалось, поработай с новороссами Гюттлер подольше -- и они научатся не только сочетанию смелости и деликатности, но и упругому оперному пиццикато, когда мелодия парит, а аккомпанемент танцует как заведенный), а солисты иногда забавлялись с ним как с ребенком, но чаще утопали в его наигранной, отеческой заботе.

Они, конечно, сами были как дети -- наивные, шаловливые, своенравные, искренние. Без Гюттлера это сладкое ощущение умиления, может, и не было бы таким острым. В любом случае именно на этом чувстве отлично сыграли тридцати-с-лишним-летние звезды мировой оперы.